1 Коринфянам | 13 глава

Глава 13

1. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. 2. Если имею дар пророчеств, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. 3. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

(1. И показываю вам еще более превосходный путь. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я стал тимпаном звенящим или кимвалом звучащим. 2. Если имею пророчество, и знаю все тайны и всякое познание, и если имею всю веру, так что могу и горы сдвигать с места, а не имею любви, — то я ничто. 3. И если я раздам как милостыню все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.)

Не могу умолчать о том, сколь нелепо произведено в этом месте разделение на главы. Особенно, поскольку в противном случае нельзя дать подходящее толкование. Какая была нужда присоединять к вышесказанному половинчатое предложение, так хорошо согласующееся с последующим и даже им восполняемое? Вероятно, это произошло по ошибке переписчиков.

Но как бы то ни было, ранее повелев, прежде всего, стремиться к назиданию, апостол говорит теперь, что покажет нечто больше, а именно: что все надо совершать в соответствии с правилом любви. Итак, если любовь — управительница всех наших действий, это — самый превосходный из всех путей. Вначале апостол формулирует посылку: все добродетели без любви — ничто, все великое и выдающееся ничего не значит в глазах Бога, если нет любви. И здесь апостол учит тому же, чему учил и в другом месте (1Тим 1:5; Кол 3:14), где говорит, что любовь — цель закона и узы совершенства, а также заключает в ней всю святость благочестивых. Ведь чего еще требует от нас Бог во всей второй скрижали закона? Поэтому не удивительно, если Он оценивает все наши дела по тому, исходят ли они от любви. Также не удивительно, если выдающиеся дары ценны лишь в том случае, если соответствуют правилу любви.

1) Если я говорю языками человеческими. Апостол начинает с умения говорить языками. Сам по себе этот дар весьма благороден, но без любви не делает человека угодным Богу. Языком ангельским апостол гиперболически называет язык редкостный или необыкновенный. Хотя я скорее отнес бы сказанное к разнообразию языков, столь высоко ценимому коринфянами, все измерявшими не пользой, а тщеславием. Пусть, — говорит апостол, — ты владеешь не только всеми человеческими, но и ангельскими языками, все равно, если ты не имеешь любви, у тебя нет причин считать себя перед Богом чем-то большим кимвала.

2) Если имею дар пророчества (пророчество). Ранее апостол ставил пророчество прежде всех прочих добродетелей, но и его достоинство он сводит на нет, если оно не служит любви. Фраза «знаю все тайны» могла бы показаться добавленной к слову «пророчество» в качестве истолкования, но поскольку за ней сразу же следует слово «знание», которое прежде апостол поставил отдельно, подумай о том, не означает ли здесь знание тайн простую мудрость. И я, не дерзая утверждать этого прямо, все же склоняюсь к подобному толкованию.

Вера, о которой говорит апостол, на самом деле есть ее частная разновидность. Это явствует из тут же добавленной фразы «так что могу сдвигать и горы». Поэтому софисты ничего не достигают, злоупотребляя этим местом для преуменьшения силы веры. Коль скоро термин «вера» πολύσημον, обязанность разумного читателя — разобраться в его правильном значении в контексте данного отрывка. Павел же (как я уже говорил) истолковывает сам себя, ограничивая веру способностью творить чудеса. Златоуст называет ее верой, относящейся к знамениям, а мы — особой верой. Ибо она принимает не всего Христа, а только Его силу в совершении чудес. Поэтому эта вера может пребывать в человеке без Духа освящения, как и было в случае с Иудой.

3) И если отдам (и если я раздам как милостыню) все имение мое. Если оценивать этот поступок сам по себе, то он достоин наивысшей похвалы. Но поскольку щедрость часто проистекает из тщеславия, а не из истинной благотворительности, или поскольку тот, кто щедр, бывает лишен других аспектов любви (ведь даже внутренняя щедрость — только одна из ее частей), то дело, в принципе похвальное, будучи красивым и восхваляемым в глазах людей, считается перед Богом никчемным.

И если отдам тело мое. Без сомнения, Павел говорит здесь о мученичестве, — самом прекрасном и выдающемся из всех поступков. Что может быть чудеснее непобедимой душевной отваги, когда человек без колебаний отдает свою жизнь за евангельское свидетельство? Но и это деяние Бог ни во что ставит, если в душе отсутствует любовь. Вид казни, упомянутый апостолом, тогда еще не применялся к христианам столь часто. Мы читаем, что тираны, стремясь погубить Церковь, больше использовали меч, нежели костер. Исключение составляет, разве что, Нерон, проявлявший такую свирепость, что сжигал верующих. Кроме того, кажется, что Дух устами Павла пророчествовал здесь о будущих гонениях. Но это никак не относится к делу. Главная мысль этого отрывка в следующем: коль скоро любовь — единственное правило добрых дел и единственная управительница в правильном использовании даров Божиих, ничто, сколь бы великим оно ни было в глазах людей, не угодно без нее Богу. Ибо без нее все добродетели — только маска, пустой звук, не стоящий ни гроша, все они — зловонны и совершенно лишены привлекательности.

То же, что отсюда выводят паписты, — будто вследствие этого любовь сильнее веры в деле нашего оправдания — мы опровергнем несколько ниже. Теперь же пойдем дальше.

4. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, 5. не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, 6. не радуется неправде, а сорадуется истине; 7. все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. 8. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

(4. Любовь терпелива, милосердствует, любовь не ревнует, любовь не превозносится, не гордится, 5. не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не замышляет зла, 6. не радуется несправедливости, а сорадуется истине; 7. все терпит, всему верит, всего надеется, все переносит. 8. Любовь никогда не перестает, прекратятся ли пророчества, умолкнут ли и языки, упразднится ли знание.)

4) Любовь долготерпит (терпелива). Апостол хвалит любовь, ссылаясь на ее результат или ее плоды. Хотя его слова относятся не только к похвале любви, но и рассказывают коринфянам о том, каковы ее обязанности, и какова она сама. Главная цель апостола — показать, сколь необходима любовь для сохранения единства Церкви. Нет сомнения, что здесь он косвенно упрекает своих слушателей, предлагая им антитезис, из которого они могли бы осознать свои пороки.

Во-первых, любовь восхваляется за то, что, терпеливо перенося многое, взращивает в Церкви согласие и мир. Недалеко отстоит и другая ее добродетель: скромность и мягкость, ибо именно это означает соответствующее греческое слово. Третья добродетель заключается в том, что любовь устраняет ревнование — семя всех распрей. Под ревнованием апостол имеет в виду или зависть — весьма близкий и похожий порок, — или, скорее, ревнование, связанное с завистью и часто ею порождаемое. Значит, там, где царит зависть, где каждый хочет быть или казаться первым, нет никакой любви.

Там, где я перевел: «не превозносится», по-гречески стоит ού περτίερεύετία. Эразм передает эту фразу как «не назойлива». Ясно, что у греческого слова имеются разные значения, но коль скоро оно иногда означает «буйствовать» или «надмеваться из-за тщеславия», этот смысл, кажется, более подходит контексту. Итак, Павел приписывает любви скромность и свидетельствует, что она — узда, сдерживающая людей, чтобы они не буйствовали, но спокойно и порядочно вели себя по отношению друг ко другу. Затем апостол добавляет, что любовь чужда гордыни. Поэтому тот, кем управляет любовь, не надмевается гордыней и не льстит себе, презирая при этом других.

5) Не бесчинствует. Эразм перевел: не брезглива. Но поскольку он не приводит автора подобного толкования, я предпочел сохранить прямое и привычное значение греческого слова. Я истолковываю его так: любовь не кичится нелепой показухой и не порождает смуту, но соблюдает умеренность и приличие. Таким образом, Павел снова косвенно упрекает коринфян, постыдно утративших всякую благодать из-за позорного превозношения.

Не ищет своего. Отсюда можно вывести, что любовь никак не врождена нашей природе, ибо по природе мы склонны к самолюбию, попечению о самих себе и усердию о собственной пользе. Больше того, мы безоглядно во все это кидаемся. И врачевством от этой порочной склонности является любовь, соделывающая так, что мы, забыв о себе, беспокоимся о ближних, любим их и о них печемся. Далее, «искать своего» означает быть приверженным себе и заниматься обеспечением собственного удобства. И данное здесь определение отвечает на вопрос: позволительно ли христианину заботиться о собственной пользе? Однако Павел порицает здесь не какую угодно заботу, но ее излишек, проистекающий из неумеренной и слепой любви к самому себе. Излишек же состоит в том, что мы, думая о себе, пренебрегаем другими, или же в том, что попечение о собственном удобстве отвлекает нас от заботы, которую по заповеди Божией мы должны выказывать ближним.

Апостол добавляет, что любовь также является уздой, сдерживающей ссоры. И это следует из двух предыдущих положений. Ведь там, где царят кротость и терпимость, люди не могут внезапно распалиться друг на друга, и не подвигаются с легкостью на ссоры и распри.

7) Все покрывает (все терпит). Этими словами апостол хочет сказать, что любви чужды нетерпение и злоба. Ибо все переносить — относится к терпению, а веровать и на все надеяться — к доброте и человечности. По своей природе мы чрезмерно привержены себе, и этот порок делает нас ворчунами и жалобщиками. Поэтому каждый, желая, чтобы другие носили его на руках, отказывает при этом им в помощи. И врачевство от этой болезни — любовь, подчиняющая нас братьям и научающая подставлять свои плечи под их ярмо. И опять же, по природе мы весьма злобны. От этого возникает подозрительность и склонность истолковывать все в дурную сторону. Любовь же призывает нас к человечности, учит думать о своих ближних благожелательно.

Слово «все» понимай как все то, что следует терпеть, и, причем, подобающим образом. Ибо нам не следует терпеть пороки, льстиво одобряя их или взращивая их потаканием, вызванным нашей нерадивостью. Кроме того, терпимость не исключает исправления и справедливого наказания. И то же самое можно сказать о человечности, полагающейся нашему суду. Любовь всему верит, но не так, что христианин осознанно и добровольно позволяет себя обманывать, не так, что он оставляет благоразумие и рассудительность, чтобы его легче было обвести вокруг пальца, не так, что он перестает отличать белое от черного. И что же тогда хочет сказать апостол? Он требует от нас упомянутой простоты и человечности в суждениях, и утверждает, что они — постоянные спутники любви. Таким образом, христианин скорее предпочтет обмануться из-за своей доброты и мягкости, нежели отягощать брата необоснованным подозрением.

8) Любовь никогда не перестает. Другое преимущество любви состоит в том, что она продолжается вечно. Но к никогда не кончающейся добродетели стремятся вполне заслуженно. Значит, любовь следует предпочесть всем временным и преходящим дарам. Пророчества заканчиваются, языки умолкают, знание прекращается, любовь же превосходит их все, поскольку останется даже тогда, когда они исчезнут.

Паписты искажают смысл этого отрывка для утверждения своей догмы, измышленной ими без какой-либо опоры на Писание: якобы души умерших молятся за нас перед Богом. Они рассуждают так: молитва — постоянная обязанность любви, а любовь остается в душах умерших святых, значит — они за нас молятся. Я же, хотя и не хочу яростно спорить по этому поводу, все же отвечу на их довод, чтобы они не думали, что им сильно поможет подобное допущение.

Во-первых, даже если любовь остается всегда, отсюда не следует, что она, как говорится, продолжается в непрерывном действии. Что мешает нам сказать, что святые, наслаждаясь ныне спокойствием и миром, не практикуют любовь в нынешних обязанностях? Что глупого в этом могут найти паписты? Во-вторых, если я не соглашусь с тем, что молиться за братьев есть постоянная обязанность любви, как паписты докажут противное? Для ходатайства требуется знание о нуждах. И, если нам позволено делать догадки о состоянии умерших, более вероятно то, что умершие святые не знают о здешних событиях, нежели то, что они осведомлены о наших нуждах. Паписты воображают, что святые видят весь мир в отраженном свете, получаемом ими от созерцания Бога. Но это — мирское и совершенно языческое измышление, более подходящее египетской теологии, нежели христианской философии. Допустим, я скажу, что святые, не зная о нашем состоянии, о нас не заботятся. Каким доводом паписты заставят меня признать противоположное? Что если я скажу следующее: святые настолько заняты и как бы поглощены созерцанием Бога, что ни о чем другом, кроме этого, не думают? Как паписты докажут неразумность подобной мысли? Что если я приведу такое возражение: упомянутая апостолом неизбывность любви относится ко времени после судного дня, а не ко времени промежуточному? Что если скажу: долг взаимного ходатайства заповедуется лишь живым, находящимся в этом мире, и потому не распространяется на умерших? Но сказанного вполне достаточно.

То же, за что сражаются паписты, я оставляю без ответа, чтобы не спорить по лишним вопросам. Однако попутно было полезно сказать о том, как мало помогает им это место, в котором они усматривают столь веское доказательство своей позиции. Нам же вполне достаточно и того, что мнение их не подкрепляется никаким свидетельством Писания, и поэтому должно считаться дерзким и необдуманным.

И знание упразднится (упразднится ли знание). Смысл сказанного вполне ясен, но здесь возникает важный вопрос: уравняются ли с неучами в Царстве Божием те, кто отличается в этом мире ученостью или какими-то иными дарами? Во-первых, я хотел бы предупредить благочестивых читателей не утруждать себя чрезмерно в исследовании этого вопроса. Пусть они скорее ищут путь, ведущий в Царствие Божие, нежели допытываются о том, в каком состоянии будут пребывать там души. Да и Господь Своим молчанием отваживает нас от подобного любопытства. А теперь отвечу постольку, поскольку можно предположить и отчасти даже вывести из настоящего отрывка: коль скоро учение, знание языков и другие подобные им благодатные дары служат нуждам земной жизни, мне не кажется, что они будут продолжаться в Царстве Божием. Однако с их исчезновением ученые люди не потерпят никакого ущерба, поскольку получат их плод, значительно превосходящий по достоинству сами эти дары.

9. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; 10. когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. 11. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. 12. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. 13. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

(9. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; 10. когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. 11. Когда я был младенцем, то помладенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. 12. Теперь мы видим посредством зеркала в иносказании, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. 13. А теперь пребывают вера, надежда, любовь, сии три; но любовь из них больше.)

Апостол доказывает грядущее упразднение пророчества и прочих подобных ему даров из того, что они даются в подмогу нашей немощи. Но несовершенству когда-нибудь наступит конец. Поэтому одновременно прекратится и использование этих даров. Глупо существовать тому, что излишне, поэтому оно и исчезнет. И этот довод апостол развивает вплоть до конца настоящей главы.

9) Отчасти знаем. Многие толкуют это место превратно: у нас-де еще нет совершенного знания или пророчества, но мы ежедневно в них преуспеваем. Однако подлинный смысл сказанного иной: то, что сейчас у нас имеются знание и пророчество, вызвано нашим несовершенством. Значит, фраза «отчасти» означает здесь, что мы еще не несовершенны. Итак, пока у нас имеются знание и пророчество, в нас остается несовершенство, вспомоществованием для которого они и являются. Верно, что нам надлежит всю жизнь преуспевать в этих вещах, и что сейчас у нас имеются только их начатки. Но надо понять, что же именно хотел доказать Павел, а именно: что дары, о которых идет речь, всего лишь временны. И он доказывает это тем, что польза от них продолжается лишь до той поры, пока мы продвигаемся к цели путем ежедневного преуспевания.

10) Когда же настанет совершенное. Павел как бы говорит: когда мы достигнем цели, исчезнут все вспомоществования, поддерживающие нас в пути. Он использует уже употребленный им способ выражения, противопоставляя совершенство тому, что существует отчасти. Совершенство, — говорит апостол, — с приходом своим упразднит все то, что служит несовершенству. И когда же это совершенство наступит? Оно начнется с момента нашей смерти, поскольку вместе с телом мы совлечемся множества немощей. Однако, как мы вскоре услышим, полное совершенство наступит не раньше судного дня. Отсюда вывод: неразумно распространять сказанное апостолом на наше промежуточное время.

11) Когда я был младенцем. Апостол приводит сравнение, проясняющее его мысль. Ведь младенческому возрасту подобает многое из того, что впоследствии проходит с наступлением зрелости. Например, для младенчества необходимо детоводительство, а для зрелого возраста оно неуместно. И мы, покуда влачим земное существование, нуждаемся в некотором детоводительстве, поскольку еще далеки от совершенной мудрости. Итак, совершенство, будучи возрастом духовной зрелости, положит конец детоводительству и всему, что с ним сопряжено. В Послании к Ефесянам (4:14) апостол увещевает нас не оставаться детьми. Однако там он развивает другую мысль, о которой мы скажем, когда дойдем до толкования соответствующего места.

12) Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло (посредством зеркала). Это — дальнейшее приложение приведенного выше сравнения. Способ нашего настоящего познания соответствует нашему несовершенству и младенчеству, поскольку мы еще не созерцаем ясно тайны Небесного Царства и не наслаждаемся ясным видением. Отметим также, что апостол пользуется здесь несколько иным сравнением, а именно: теперь мы видим как бы посредством зеркала, и поэтому — смутно. И эта смутность выражается словом «иносказание».

Во-первых, несомненно, что апостол сравнивает с зеркалом служение Слова и необходимые для его осуществления орудия. Ибо Бог, будучи невидим, предназначил эти средства, чтобы через них являть Себя нам. Хотя сказанное можно отнести и ко всему мирозданию, в котором нам сияет слава Божия, как сказано в Рим 1:20 и Евр 11:13. Творения апостол называет зеркалами, в которых нам явлено величие невидимого Бога. Но поскольку здесь речь идет прежде всего о духовных дарах, помогающих существующим в Церкви служениям и являющихся как бы приложениями к ним, не будем дольше распространяться на эту тему.

Итак, служение Слова подобно зеркалу. Ибо ангелы не нуждается ни в проповеди, ни в прочих низших вспомоществованиях, ни в каких-либо таинствах. Они наслаждаются иным способом лицезрения Бога, и Бог являет им Себя не только в зеркале, но и путем открытого лицезрения. Мы же, еще не достигшие подобной высоты, рассматриваем образ Божий, предлагаемый нам в Слове, в таинствах, во всем церковном служении.

И это видение Павел называет иносказательным не потому, что оно сомнительно или лживо, а потому, что оно не такое ясное, каким будет после судного дня. Той же самой мысли, но другими словами, апостол учит в 2Кор 5:6: покуда мы живем в этом теле, мы странствуем вдали от Господа; ибо мы ходим верою, а не видением. Значит, теперь наша вера созерцает Бога, как отсутствующего. И каким же образом? Таким, что она не видит Его лика, но довольствуется Его отраженным в зеркале образом. Но когда мы, оставив этот мир, отойдем к Богу, наша вера узрит Его как близкого и предстоящего ее взору.

Поэтому следует думать так: знание о Боге, получаемое нами из Его Слова, надежно и истинно, и не содержит в себе ничего смутного, запутанного или темного. Однако в сравнительном смысле оно зовется гадательным, поскольку далеко отстоит от ожидаемого нами открытого лицезрения. Ведь тогда мы будем видеть Бога лицом к лицу. Поэтому этот отрывок никак не противоречит другим, где говорится о ясности закона, Писания и прежде всего Евангелия. Писание — ясное и открытое откровение Божие, данное в Его Слове. Оно открыто настолько, насколько это полезно для нас и не содержит (как воображают нечестивые) ничего запутанного и внушающего сомнения. Но что все это по сравнению с тем видением, к которому мы стремимся? Поэтому апостол зовет наше видение гадательным лишь в сравнении с будущим лицезрением.

Наречие «тогда» скорее означает последний день, нежели время, следующее тут же после смерти. И хотя полное видение отложено до дня пришествия Христова, более близкое лицезрение Бога начинается сразу же после смерти, когда души, разрешенные от тел, больше не нуждаются ни во внешнем служении, ни в других низших вспомоществованиях. И все же (как я говорил ранее) Павел озабочен здесь вовсе не состоянием умерших, поскольку знание о нем не сильно полезно для благочестия.

Теперь знаю я отчасти. То есть, настоящий способ познания несовершенен. Так же и Иоанн говорит в своем Послании (1Ин 3:2): мы знаем, что являемся детьми Божиими, но это еще не открылось, покуда мы не увидим Бога, Каков Он есть. Ибо тогда мы увидим Его не в образе, но в Самом Себе, чтобы видение наше стало в каком-то смысле взаимным.

13) А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь (А теперь пребывают вера, надежда, любовь). Вывод из вышесказанного заключается в том, любовь превосходит остальные дары; но вместо вышеприведенного списка даров апостол соединяет с любовью веру и надежду, коль скоро все дары соотносятся с этими высшими добродетелями. Ибо к чему предназначено все служение, если не к тому, чтобы наставить нас в вере, надежде и любви?

Значит, слово «вера» здесь понимается шире, нежели до этого. Апостол как бы говорит: есть много различных даров, но все они направлены и обращены к этой главной цели. Под словом «пребывают» апостол разумеет следующее: за вычетом всего остального на счетах остается ровно такая сумма. Ибо вера не продолжается после смерти, и апостол в другом месте противопоставляет ее прямому видению. Она длится лишь дотоле, доколе мы странствуем вдали от Господа. А теперь посмотрим, что в этом месте означает вера. Она означает познание Бога и Его воли, или же, если угодно, всеобщую и в собственном смысле понимаемую веру.

«Надежда» же есть не что иное, как стойкость в вере. Ибо, однажды уверовав в Слово Божие, нам остается стоять в этой вере до самого конца. Поэтому, как вера есть мать надежды, так и надежда поддерживает веру, не давая ей упасть.

Но любовь из них больше. То есть, если оценивать преимущество по перечисленным ранее результатам. Кроме того, надо принять во внимание непрекращаемость любви. Ведь каждому приносят пользу его собственные вера и надежда, любовь же распространяется на других. Вера и надежда относятся к несовершенству, а любовь останется даже в состоянии совершенства.

Но если рассмотреть отдельные последствия веры и сопоставить их с последствиями любви, то обнаружится, что вера во многих аспектах выше. Больше того, по свидетельству того же апостола (1Фес 1:3), любовь есть следствие веры. А следствие без сомнения ниже своей причины. Кроме того, вере приписывается особая похвала, не подобающая любви, когда Иоанн (1Ин 5:4) говорит, что вера — наша победа, превозмогающая мир. Наконец, через веру мы возрождаемся, становимся детьми Божиими, обретаем вечную жизнь и делаемся обителью Христовой. Не говоря уже о других бесчисленных аспектах веры, и то немногое, что я перечислил, вполне доказывает, что вера во многих своих последствиях превосходит любовь. Отсюда явствует: любовь названа большей не во всех смыслах, а в лишь в том, что она вечна и ныне играет первую роль в сохранении единства Церкви.

Удивительно, как довольны собой паписты, громогласно рекламируя эти слова. Если, — говорят они, — нас оправдывает вера, значит, в еще большей степени оправдывает любовь, называемая здесь большей. Однако из сказанного ранее ответ на это возражение вполне очевиден. Но допустим, что любовь превосходит веру во всех смыслах, в чем же тогда состоит довод папистов? Поскольку любовь больше, она способна оправдывать в большей степени. Значит, царь будет пахать землю лучше крестьянина и шить обувь лучше сапожника, коль скоро он благороднее их обоих. Значит, человек должен бежать быстрее лошади и переносить большие тяжести, нежели слон, коль скоро он превосходит их обоих по достоинству. Значит, ангелы лучше освещают землю, нежели солнце и луна, будучи много их превосходнее. Итак, если бы сила оправдывать зависела от достоинства или заслуги веры, возможно, довод папистов и заслуживал бы внимания. Но мы учим, что вера оправдывает не потому, что более достойна или заслуживает большей чести, а потому, что она принимает праведность, даром предложенную нам в Евангелии. И здесь не имеют значения ее величие или достоинство. Значит этот отрывок так же мало помогает папистам, как и в случае, если бы апостол всему прочему предпочел веру.